Нет, не в прологе, и не в эпилоге, Я вдруг нашёл себя в Мартирологе*, На сайте «следственной тюрьмы НКВД»,** Навек мне памятной в этапов череде.

С мешком, узлом, гитарой, чемоданом, Пройдя страну в этапах окаянных, У томской очутился я тюрьмы, В тисках сибирской ледяной зимы.

Здесь был в 37-м расстрелян Клюев,*** Заклёван злом свинцовых поцелуев. Чекист-палач — страшней, чем внешний враг! Все рвы в костях в той местности Каштак!

Тюремный «шмон», вопрос гостеприимный: «Писатель? Столько книг…». (Нас звуки гимна Терзали в шесть утра, тогда без слов!) На томских верхних нарах, жив-здоров,

О Клюеве рассказывал я зэкам, Стихи его читал — начала века… В баланде мясо вдруг поймав в обед, Всем показал: «Впервые — за семь лет!»

В соседней камере был политзэк с Урала, Соузник мой****. Мы говорили мало. На Сусуман он шёл, на Магадан. Был за побег ему срок новый дан…

Я ж в Белый Яр «этапил» в вертолёте, Как хищный зверь, что пойман на охоте… В наручниках посажен в «воронок», Прибыв, я вдруг увидел даль дорог, —

Не для меня, — у ссылки на пороге… Чтоб через сорок лет — в Мартирологе, Покинув мест погибельных чертоги, Найти «себя» — на сайте томском, тут!

Годам неволи подводя итоги, Нескромно я замечу в эпилоге: Я буду жить в нетленном русском слоге. Борьбы напевы в песнях не умрут!

Такое стихотворение недавно было получено сотрудниками томского музея от жителя города Санкт-Петербурга Николая Николаевича Брауна — поэта, распространителя Самиздата, подпольщика-монархиста и общественного деятеля, который был политссыльным в Томской области в 1976–1979 годах.

Из интервью Николая Брауна газете «Невское время»:

Стихи Николай Браун младший начал писать еще в школе. В 1962 — окончил факультет культпросветработы Ленинградского института культуры им. Н.К. Крупской, работал библиографом. Занимался переводами с немецкого, английского, финского, польского, литовского. Во второй половине 1960-х публиковался в советской печати под псевдонимом Николай Бороздин.

В 1960-е ему удалось собрать редкую фонотеку авторского чтения стихов, включая перезаписи с уцелевших восковых валиков 1920-х годов, которая пополнялась современными авторами. Он многократно посещал Анну Ахматову, не раз приглашал её к себе для записи на магнитофон. Наряду с лирическими циклами, сумел сохранить записанную им в её чтении тогда запрещённую поэму «Реквием», по тому зарубежному изданию, которое сумел получить в 1964 году нелегально. На нём имеется её короткий автограф.

Был близко знаком и находился в переписке с Василием Витальевичем Шульгиным, лидером Белого движения, депутатом Государственной Думы, принимавшим «отречение» у Николая II. По его просьбе Николай Николаевич Браун в течение двух летних сезонов на Кавказе, был его секретарём, работал с ним над его новыми книгами.

В апреле 1969 вместе с группой друзей был арестован. Брауну вменялась антикоммунистическая и религиозная агитация и пропаганда, «террористические замыслы», подготовка взрыва мавзолея Ленина и подготовка покушения на Л. И. Брежнева, распространение «там- и „самиздата“» и его антисоветских стихов, в частности, против ввода советских войск в ЧССР в августе 1968 года.

На заседание суда в качестве свидетеля был приглашен и Василий Шульгин. Выступая в суде, Василий Витальевич, в частности сказал: «Подсудимый не мог меня сагитировать против советской власти, потому что я являюсь идейным врагом Ленина. Участник белого движения, я воевал с большевиками и коммунистами».

Процесс был закрытым. В суде, по просьбе судьи, Браун прочёл ряд стихов, инкриминируемых ему и включённых в состав обвинения, а затем в приговор. Обвиняемым были продекламированы стихи: «Заповеди раба страны Советов», «Памяти Николая Гумилёва», «Среди дурачеств площадных», «В этой скорбной войне мировой», «Без Веры Русь — что купол без креста», а также «Семеро на Лобном месте» и «Вновь именем народа» — против ввода советских войск в ЧССР в августе 1968.

Вновь именем народа Вершат свои дела Верховные уроды, Что рады сжечь дотла

Еще сырые гранки Всей прессы мировой… Как цензор, дуло танка Над каждою строкой

Печатною — маячит С зарядом крупной лжи, Чтобы принудить к сдаче Свободы рубежи.

И, чтобы голос яви Скрыть, как следы впотьмах, Гудит мотор бесславья На радиоволнах…

В который раз нахрапом Стремится эта рать Столь дружественным кляпом Народам рот зажать?

Но ведь и в русских душах Есть боль таких обид, Что водка не потушит И смерть не заглушит.

Ведь надобно так мало В прискорбном том бою, Чтоб чешскому запалу Взрывчатку дать свою!

9 октября 1968

Три стихотворения, посвященные утопленной в крови Пражской весне, были объединены автором в триптих, названный «К единой Чехии». Они были найдены при обыске в квартире 15 апреля.

Именно найденные стихи послужили поводом для того, чтобы 10 октября того же года обвинить его в том, что он «в целях подрыва советской власти в течение длительного периода времени активно занимался антисоветской деятельностью, распространял клеветнические измышления, порочащие советское правительство в связи с вводом войск в Чехословакию, воспевал деятельность лиц, организующих антиобщественные сборища, и передал свои стихотворения, а также письмо в адрес зарубежной радиостанции «Немецкая волна» иностранному гражданину Грею для вывоза заграницу и передачи в указанную радиостанцию в целях распространения по радио. Также он в устной и письменной форме пропагандировал идею свержения государственного и общественного строя».

15 декабря Николай Николаевич Браун был осужден Ленинградским городским судом по ст. 70 ч. 1 РСФСР на семь лет лагерей и три года ссылки.

Срок он отбыл целиком: с весны 1970 — в Мордовских лагерях, с 1972 по 1976 годы — в Пермских лагерях, с 1976 года — 3 года в ссылке в Белом Яре Верхнекетского района Томской области. В заключении им написан ряд книг.

В 1974 был принят в Международный ПЕН-клуб. В феврале 1979 после отбытия ссылки в поселке Белый Яр Томской области вернулся в Ленинград. Работал плотником, кочегаром, матросом-спасателем на Финском заливе, техническим оформителем. В последующие годы выпустил несколько книг отца, не указывая своего имени как составителя, составил несколько сборников своих стихов и песен, написанных в заключении и ссылке (опубликованы не были): «Камерная азбука», «Мордовский натюрморт», «Мордовской рельсы звон», «Уральский жертвенник», «Сибирь не-матушка» и другие.

Стал инициатором установления новой традиции — дня протеста против ленинского указа от 5 сентября 1918 года о создании концлагерей, в итоге — дня памяти жертв красного террора, вплоть до настоящего времени.

С 1990 он один из лидеров монархического и казачьего движений в России. Один из учредителей фонда памяти поэта Н.С. Гумилева и благотворительного фонда «Храмы России». Живет в Санкт-Петербурге.

Из письма Николая Брауна в адрес томского музея:

— Сайт Вашего музея я увидел в Интернете в 2019 году. Сразу откликнулся стихотворением «Я вдруг нашёл себя в Мартирологе». Не упоминая о его содержании, сейчас посылаю его Вам!

Условия режимной ссылки, несмотря на строгие правила, необходимость отмечаться два раза в неделю для подтверждения, что не нахожусь в побеге, с радиусом дозволенного передвижения в пределах 3 км и т.д., были не сравнимы с условиями предыдущих 7 лет политлагерей спец-строгого режима. Поэтому трехлетнее пребывание в Белом Яре явилось для меня возможностью расширенных контактов с единомышленниками, соратниками, соузниками, с друзьями, дальними и ближними. Хотя весь этот период я находился под неусыпным надзором, включая не частые, но регулярные обыски-шмоны в помещении «общежутия», впрочем, безуспешные, не считая мелких хищений. Были также подготовленные кагебистами провокации, рассчитанные на раздувание надуманного местного конфликта или на мой новый срок, но все они публично провалились. В посёлке работали почта, телеграф, телефон, которыми я постоянно пользовался. Иногда случались заранее проверенные, надёжные оказии в Питер. Насколько удавалось, вопреки помехам и трудностям, работал над своими книгами, над стихами и песнями. Их надо было сохранить и отправить за пределы Белого Яра, чему помогали опыт и знания, приобретённые в предыдущие «спец-строгие» годы.

Время, проведённое в Белом Яре, было для меня непростым. От событий политических и литературных я не был в стороне, поддерживал контакты на эти темы. Вёл переписку с известными писателями и поэтами, например, с Леонидом Пантелеевым, Павлом Антокольским, Львом Озеровым, Надеждой Павлович. Отдельные писатели присылали мне свои книги с автографами. И в самом Белом Яре у меня появились новые друзья, единомышленники, отношения с которыми продолжились по концу моего срока и возвращении в Питер.

Комментарии автора к стихотворению «Я вдруг нашел себя в Мартирологе»:

Источники: